Религии, возникшие в эпоху развитой государственности, в своём авторитете всегда опирались на Божественный источник, закреплённый в Священном Писании или Писаниях. Для того, чтобы пояснить возникновение этого источника, они вводили особую категорию людей – посредников между человеком и божеством – пророков, которых впоследствии заменили на этом посту священнослужители: пророки – записывали откровения, священники – толковали их.

Такая опора на Сверхмирный авторитет придавала этим религиям устойчивость, а записанное откровение – массовость. В самом деле, человеку, который захотел узнать волю божества не обязательно искать контакта с этим божеством – достаточно взять Текст и прочитать, что там сказано по его вопросу.

Совершенно очевидно, что такая опора в виде записанных слов Бога – откровения – необходима именно для всеобщности религии, для того, чтобы те, кто не чувствует никакого надмирного присутствия ни в своей душе, ни вокруг себя, могли, тем не менее, выполнять социальные функции религиозности – кормить священников, сдерживать социально неудобные проявления и т.п.

Для язычника, как мы уже говорили, был характерен иной взгляд на отношения «низшего» и «высшего» миров. Язычество — это мифологическое мировоззрение, а не религия. Оно направлено на формирование особого типа мышления с целью самосовершенствования человека и восхождению его до уровня бога-вершителя. Вопреки расхожему мнению, язычники никогда не ставили человека и богов в один ряд, никогда не считали богов соразмерными людям. Но при этом язычник понимал, что источник человеческого коренится в божественном, и что божественное, будучи далёким от человеческого, тем не менее, доступно для него – и искал прямого контакта с богами – или юридическим путём, с помощью жертвы, или – мистическим, в своём опыте.

При этом язычество никогда не имело «боговдохновенных» текстов, дающих опору слабому сознанию, оно вообще не было рассчитано на «нищих духом». Святое писание, предлагающее «единственную истину», исходит из того, что для обычного человека эта истина почему-то недоступна, то есть его первым посылом является представление об ущербности человеческой природы, которую нужно «направлять», поскольку самой ей никак не разобраться, где – правда, а где – ложь. Такое отношение культивирует духовную хилость, несмелость во взглядах и действиях. Хотя, конечно, именно такой должна быть «всеобщая», пригодная для всех, религия.

Сама идея общего для всех «откровения» была чуждой язычеству, подчёркивавшему индивидуальность отношений человека и божества. Как говорил древнегреческий философ Фалес, «всё полно богов», и с ними можно и должно жить в согласии. Всепоглощающая влюбленность в этот мир, вместе с его светлыми и мрачными сторонами — то, что во все времена отличало язычника. Вместо книжного откровения язычник имел опыт – опыт общения с природой, и опыт общения с богами.

Ярким примером обретения такого опыта была традиция мистерий, повсеместно распространённая в древнесредиземноморском мире и направленная на индуцирование у человека прямого контакта с божественными силами. На это же были направлены и инициатические ритуалы других народов.

Язычество говорит, что, являясь лишь песчинкой мироздания, человек включает его целиком в себя. Являясь частью целого, человек индивидуален, и в этом его свобода. Такое единство с миром не низводит его до уровня винтика в механизме, напротив ставит его носителем вселенной. Раб лишь тот, кто раб Чужого Выбора — это монотеистические и моноидеологические концепции, языческое мышление учит делать выбор самому – и отвечать за него тоже самому.

Языческие жрецы никогда не претендовали на то, что им лучше доступна «истина», чем обычным людям, их статус определялся просто их знанием о том, что «угодно», а что – «не угодно» определённому божеству, и это знание облегчало контакт с божеством, но не заменяло личного отношения человек-бог. Отсутствие догматичности, присущее язычеству было следствием именно такого коллективного религиотворчества, ведь, фактически, каждый верил по-своему, и никому не приходило в голову, что его вера «правильнее», чем вера соседа.

В этом смысле язычество относится вполне терпимо и к монотеистическим религиям – оно вполне органично принимает эти, удобные для кого-то, формы приобщения к божественному. Но в то же время, монотеизм, претендуя на монополию истины, крайне нетерпимо относится к язычеству, вполне закономерно видя в нём разрушителя своей идеологии «стада и пастырей».

Именно широта взглядов и максимальная терпимость сближает языческое мировоззрение с магическим.